Я встал и воткнув сигарету в пепельницу, глянул на собеседника. Тот молчал, не поднимая головы, упершись взглядом в вытертую полировку стола. Молчал до тех пор, пока я не сделал шаг к двери. А потом, уже мне в спину, сказал:
— Вы во всем правы… Извините меня Сережа, я действительно хотел поступить непорядочно, воспользовавшись вашей откровенностью…
Обернувшись я уже хотел было ляпнуть что-нибудь типа «бог простит», но увидев выражение лица Сосновского, осекся. А он продолжал:
— И вы разумеется вправе думать обо мне как о старом, неудачливом шантажисте. Но вы для меня были последним шансом. Из-за этого все так и получилось. Мне ведь далеко за восемьдесят и у меня просто нет знакомых, которым можно было бы раскрыться и попросить о помощи. Кто уже умер, кто дряхл, а кто потерялся. Знать бы заранее… Но восемнадцать лет жизни прошли в исследованиях, а весь прошлый год был посвящен изучению проблемы прохода через портал. А когда она была решена и я провел на себе серию завершающих экспериментов, вот тут то и встал вопрос с помощником. Я, грешным делом даже по ту сторону портала думал найти хоть кого-то из старых друзей, только потом от этого решения отказался. Ведь вполне могло статься, что ЗДЕСЬ ты знал его как честного и порядочного человека, а ТАМ, за эти годы, он превратился в полную свою противоположность. Поэтому все так и вышло…
Блин… Вот терпеть ненавижу, когда у людей такие глаза становятся! С пустыней внутри. М-да, так не сыграешь и сейчас он вполне искренен. Оно и понятно — если здраво рассудить, то второй подобной возможности у соседа просто не будет. С такими подходами и требованиями к кандидату, «Проф», точно никого не найдет еще ближайшие лет двадцать. А столько ему не протянуть…
Тут еще совсем некстати вспомнился рассказ о его семье: о сыне — боевом летчике навсегда оставшемся в Афгане, и о жене, не перенесшей эту потерю. И подумалось, что этот железный мужик не спился, не опустился, а собрав волю в кулак продолжил жизнь. Да какую жизнь! Куда там до него нашим агентам работающим «на холоде»! Почти двадцать лет изображал из себя невзрачного пенсионера, а сам оказался гибридом инженера Гарина и нелегала Абеля. Это ведь какую выдержку надо иметь? И сломался он только сейчас, после моего отказа…
Почувствовав какой-то комок в груди я скрипнул зубами и досадствуя на свою внезапно проявившуюся сентиментальность, опять шагнул к столу. После чего, оседлав старый венский стул с высокой спинкой, произнес:
— Ладно! Я обдумаю ваше предложение.
До Сосновского видно не сразу дошло, что ему говорят. Он покивал головой, потом достал из кармана рубашки какой-то флакончик с таблетками, вытряхнул парочку на ладонь и, только поднеся руку ко рту, вдруг застыл:
— Простите?
Я вздохнул и грубовато сказал:
— Вы таблетки-то выпейте, а то вдруг сейчас от нежданной радости с вами карачун приключится. А сказал я что готов помочь. Точнее говоря обдумать этот вопрос. Вы ведь туда уже ходили и вернулись живой-здоровый. Значит и я могу сходить. Там хоть не стреляют?
Оживший на глазах «проф» суетливо закинул таблетки в рот и несколько шепелявя ответил:
— Ни в коем разе. Там все вполне спокойно. И я, на попутках довольно быстро добрался до нужного места. А потом, так же вернулся обратно.
— Понятно… ну насчет того как, куда и каким образом вы добирались, мы попозже поговорим. А сейчас мне нужно переварить полученные сведения — ухмыльнувшись я добавил — Не каждый день, знаете ли, предлагают участие в столь необычных проектах. Да еще и шантажируя перед этим!
Игорь Михайлович смущенно потупился, а потом неожиданно встал и прохромав к комоду, достал из него какую-то папку с завязками. Вернувшись к столу, он положил ее передо мной и сказал:
— Вот, чтобы вы не думали будто я решил устроить мистификацию, возьмите — он подвинул ко мне папку — Здесь несколько газет ОТТУДА — а потом, повздыхав, продолжил — Вы уж извините старика, что так получилось. Просто иного выхода не было, вот и пришлось… Но скажите откровенно, неужели вам самому не интересно посмотреть на совершенно иной мир? Это ведь… Это… — видимо не находя слов он взмахнул руками и продолжил — Это гораздо более значимо, чем полет человека к Луне или Марсу. Да в мое время…
Я фыркнул в ответ, перебивая чересчур быстро очухавшегося собеседника:
— Мне поровну, что там происходило в былые времена. И сразу скажу, чтобы не было неясностей — энтузиазмом от вашей идеи не фонтанирую. Я не этот, как его… не комсомолец, чтобы с восторженным визгом совать свою башку черт знает куда! Так что не надо моральных накачек. А пока давайте ваш талмуд. Я его дома почитаю.
Сосновский, протягивая доисторическую картонную папку с завязками, на которой крупными буквами было отпечатано «ДЕЛО N», виновато улыбнулся и тихо сказал:
— До встречи, Сережа! Я буду ждать вашего решения. И не держите на меня зла…
Идя домой, я сначала было ругательски ругал себя за не вовремя проявившуюся добросердечность. Надо было просто послать этого долбанного первооткрывателя и жить себе спокойно. Но позже успокоился. Чего теперь крыльями трещать без толку? Тем более что сделал все правильно. Нет, я вовсе не добросердечный человек и легкий приступ жалости никогда не заставит меня рисковать шкурой. Тут другое. Тут скорее интуиция сработала. Просто когда я увидел состояние соседа, до меня дошло — нет никакой гарантии, что после отказа, Игорь Михайлович впав в полное отчаяние, не начнет себе искать другого помощника. Причем, спешно и суетно, наплевав на всю конспирацию. И тогда всем может быть очень плохо.